Юрий Анатольевич, как проходит ваш обычный день: удается ли везде успеть?
Многозадачность действительно бешеная, не буду лукавить, но ведь это же интересно просто фантастически! День на день не приходится: театр – живой организм. Можно напланировать что угодно, но уже с утра зачастую меняешь траекторию. А уж когда снимешь трубку – все, полная импровизация (смеется). И это нормально: театр является театром, когда творческий процесс окрыляет всех, кто к нему причастен, будь ты режиссер, осветитель, билетер или инженер. Рутины нет здесь ни для кого, ибо она – самое страшное, от нее надо бежать.
Главное – знать направление!
С этим проблем нет: Олег Павлович Табаков меня научил многому, но основных постулата два. Во-первых, в театре обязательно должен кто-то репетировать: если в рабочее время помещение пустует – бей тревогу! И во-вторых – если нет ажиотажа в первый день продаж билетов на следующий месяц, значит, мы работаем плохо. Помню, как он радовался, видя огромную очередь в московский театр имени Чехова: она доходила до Тверской или Дмитровки! Второе, кстати, не так уж плавно вытекает из первого: если в театре все горят, репетируют на лестничных клетках днями и ночами, то зритель это чувствует и стремится стать частью процесса.
Ночами – это больше удел молодых.
Соглашусь лишь отчасти. Пока мы молодые, мы и правда беспрестанно учимся – не только работать, но и жить. Нам жалко тратить время на сон, и мы можем это себе позволить. Но дорогого стоит такая жажда нового спустя годы – мы и сейчас с коллегами любим, чтобы все вокруг фонтанировало. В «Современнике» все буквально кипит идеями, предложениями. Я стараюсь всех выслушивать, и практически никому еще не сказал «нет». Это опять школа Олега Павловича: «Чего ты рассказываешь? Ты сделай и покажи!»
Неужели прямо каждого поддержите, с самыми бредовыми идеями?
А почему нет? Надо быть честным и с окружающими, и с самим собой: может, это громко звучит, но очень важно ценить единомышленников, не врать, не бояться двигаться вперед – это же так увлекает!
Может быть, вам это интересно потому, что вы сами – актер?
И поэтому тоже. Мне часто задают вопросы про мой период работы исполняющим обязанности министра культуры Саратовской области – я был там первым замом почти три года. Так вот, самая большая проблема высоких постов в том, что ты вроде много работаешь, что-то решаешь, но результат потрогать невозможно: кажется, что нет его! То ли дело в театре: трудишься – и тебе воздается. На сцене действо, зритель в зале аплодирует. Смотришь на актеров, сопереживаешь, начинаешь чувствовать сердцем каждую сыгранную эмоцию. Конечно, успех постановки, овации, рыночный успех тоже важны, но эти секунды счастья – бесценны.
Тем не менее прибыльность театра – вполне достойная цель.
Конечно, и тут секрета никакого нет: каждый руководитель очень четко понимает, что должен выпускать хорошие спектакли, которые будут продаваться. Можно сделать комедию-шлягер, даже несколько, и окучивать этот огород, ни о чем не печалясь, но этот псевдоуспех быстро кончится. Театр ведь не только развлекать призван: он должен еще и за собой вести. Причем на шаг вперед, чтобы захватило и по одну, и по другую сторону рампы. И касса, которая родится в результате именно этого процесса, – она ценнее, что ли.
Откуда берутся средства на создание и обкатку постановок?
«Современник» – государственный театр. Нас финансово содержит Департамент культуры города Москвы. Но и сами неплохо зарабатываем. Берем один бюджетный рубль – продаем на два. Также существует много всевозможных грантов: если твой проект интересен, ты получаешь деньги не только на конкретные спектакли, но и на то, чтобы стимулировать сотрудников: актеру надо потрудиться, чтобы работа приносила доход. Есть, конечно, сопутствующие продукты, но наша задача – научиться жить за счет основного. «Только творческий процесс!» – учил нас Табаков. И был прав: как только поставишь во главу угла деньги – достигнешь совсем иного результата. Ни на кого извне мэтр никогда не рассчитывал, говоря: «В театре мы сами за себя».
Сейчас в кино и на сценах наблюдается замечательный тренд – антивозрастной, где годы только в плюс. Как поддерживаете заслуженных коллег?
У нас в труппе все разные, совсем друг на друга непохожие. Старшее, опытное поколение – настолько самобытные люди! У каждого яркая творческая индивидуальность. Даже те, кому за 80, рвутся работать: настоящие энерджайзеры. Мы никого не вынуждаем уйти на заслуженный отдых, напротив – ставим пьесы, чтобы занять этих гуру. Мне кажется, сам дух «Современника» действует омолаживающе.
А молодежь приходит?
Приходит, но интересная такая! Юный актер вопрошает удивленно: «Как я одновременно буду в двух спектаклях играть главные роли?» И это не лень: он искренне не понимает, что такое можно совмещать! Я ему отвечаю, что вариантов нет: должен успеть и там, и там, специфика нашей работы подразумевает пластичность. Дерутся за тебя режиссеры – это же хорошо! Он выслушал, ушел работать. Прошло время, недавно встретились с ним снова – глаза горят, воодушевлен. Значит, правильно я посоветовал! Но панацеи нет: где-то не совпадаем, тогда меняем актера – это нормально, рабочая кухня. Главное – чтобы все, включая выбор роли, было по любви!
И с приглашенными режиссерами так же?
Да, ведь они тоже разные (смеется). Один говорит: «У меня контракт до такого-то числа, дальше работать с вами не буду». Другой остается, предлагая что-то новое. Принимаем оба послания – каждый должен быть ответственен за то, что поручили, а думать на далекую перспективу – это моя задача. Именно я должен понимать, сколько нужно средств на постановку, откуда они придут и как планомерно будут расходоваться. Но и здесь бывают форс-мажоры!
Например?
Был случай: две недели до премьеры, все готово – костюмы, сценография. А режиссера вдруг осеняет: срочно надо изготовить гигантскую крысу! Оплатили, сделали с художниками, шикарная крысища получилась, и в итоге… оказалась не нужна! Передумал творец: поразмыслив, иначе увидел сцену. Правда, на премьере мы этот реквизит все-таки использовали!
Сценография – это же дорогостоящее дело?
Да, но у нас в театре прекрасные мастерские свои – это огромное подспорье! Полностью менять в процессе созидания одежду сцены – кулисы, падуги и декорации – приходится часто. Но это – настоящее таинство: когда вижу, как из простого уголка металла или фанеры начинает проступать конструкция стены дома, теряю дар речи. Потом включается магия света, огромная стена оживает, и я, взрослый мужчина, у которого уже и внуки есть, радуюсь, как будто сам ребенок.
Ребенком вы часто бывали в театре?
Я в нем жил! (Смеется.) Вся моя осознанная жизнь до 38 лет, пока не переехал в Москву, была связана с Саратовом. И с местным ТЮЗом –кстати, первым детским театром в России. Он работает с 1918 года! В 1975-м я, пятилетний, пришел на спектакль «Золотой ключик» и увидел, что Буратино играет актриса травести. «А что, мальчиков нет»?» – полюбопытствовал я и решил заполнить эту брешь. В семь лет мама привела меня в детский театр-студию, которой руководила Наталья Сухостав. Так сложилось, что Табаков был у нее одним из первых воспитанников, а я – одним из последних. Она была совершенно сумасшедшим человеком во всем, что касалось театра и детей. Мы ее звали Натали, для нас она была проповедником театра, тепла, любви, при этом слыла безумно строгой. Поддерживала дисциплину высочайшей пробы! По ее жизни можно было роман написать, что Табаков и сделал – книга «Всегда наша» вышла в 2005 году.
Не боялись строгую наставницу?
Что вы! Мы, семилетние, заходили в наш класс с благоговением. На стенах висели фото со спектаклей, большой портрет Станиславского, лица тех, кто играл здесь в детстве и потом стал актером: Олега Табакова, Владимира Конкина, Владимира Краснова, клоуна Евгения Ротмана, актеров саратовских ТЮЗа и драмтеатра. Она рассказывала нам о каждом, мы знали биографию Станиславского. Я прочувствовал всю важность тех «лекций», когда уже сам принимал в Москве вступительные экзамены у абитуриентов. Спрашиваешь их, пятнадцати-шестнадцатилетних: «Кто такой Олег Николаевич Ефремов»? За 13 лет правильно ответил один человек. А мы знали «матчасть» назубок!
Что не так с современными детьми?
Дети здесь ни при чем. Они молодцы, труженики: занимаются в театрах-студиях, много играют, у них большой опыт выступлений. Дело в другом: мне о таких столпах педагог рассказывал, а я слушал и смотрел много фильмов. Все, которые попадались. Я хотел связать с этим жизнь! Олег Николаевич ведь перевернул историю театра, привнес новую интонацию в наше дело – они с единомышленниками буквально начали играть по-другому! Недаром театр зовется «Современник» – создателей интересовала жизнь живого человека, и интересует до сих пор.
В чем феномен Ефремова-худрука?
Этот человек посвятил театру всего себя – двадцать четыре часа в сутки думал только об актерах, о спектаклях: как развивать, куда идти. А великая – не побоюсь этого слова – Галина Борисовна Волчек продолжила этот путь. Только так и возможно жить, если ты создатель – несмотря на требования рынка. Как говорил Табаков, «капитализм с человеческим лицом» – имея в виду, что театр должен быть на нерве даже тогда, когда рыночные отношения правят бал.
Каковы были ваши дальнейшие «университеты»?
Консерватория имени Собинова, театральный факультет. Открытое в 1922 году театральное училище, выпускниками которого в разное время были Олег Янковский, Евгений Миронов, присоединили к консерватории, чтобы давать актерам и режиссерам высшее образование. Педагоги остались прежние. Я поступил на факультет в 1987 году, а в 1988-м ушел в армию.
И куда судьба забросила?
В Кремлевский полк: я был рядовой, стоял на посту. Рост у меня невысокий, поэтому к Мавзолею не ходил, нес службу внутри. Отслужил десять месяцев, а в 1989 году Михаил Сергеевич Горбачев выпустил указ, гласящий, что студенты освобождаются от несения срочной службы. И я пришел обратно в институт. Спросил своего мастера, Римму Белякову, на первый или на второй курс меня возьмут, а она: «Давай обратно на свой – третий!». Я сдавал по восемь экзаменов и десять зачетов в сессию за каждый год, и в 1991-м обучение закончил. Безумно хотел попасть в Саратовский театр драмы, в котором тогда были просто сногсшибательные спектакли: я мог их круглосуточно смотреть.
Попали?
Нет! Показался худруку, но он меня не взял, сказав: «Я вас не понял, покажитесь мне еще раз через год». Для меня это бы удар страшный, но мы с однокурсниками посоветовались – и организовали свой театр. Сначала играли спектакли дипломные, потом создали шоу-программу на российском телевидении: ее показали один раз и заплатили нам двадцать семь тысяч рублей.
Это много по тем временам?
Ну как вам сказать: машина стоила девять тысяч! Мы тут же купили свет, звук для театра, а меня выбрали его директором. Потом по здоровью попал в больницу, а когда вышел, театра уже не было: все разбежались! Тогда мы организовали продюсерский центр: вел концерты, презентации, свадьбы, массовые мероприятия – успешно, много, круглосуточно. Мы с ребятами сами были завхозами, осветителями и актерами. Знаю, что этот центр работает до сих пор! А я тогда получил второе образование по муниципальному госуправлению, чтобы было удобнее всем этим руководить.
Смею предположить, что оно уже неоднократно пригодилось.
Да сразу практически – в 2000 году меня, тридцатилетнего, позвали в Центр народного творчества: учреждение, охватывающее деятельность дворцов культуры и клубов по всей Саратовской области. И там тоже была интересная работа! В 2002-м я стал исполняющим обязанности министра культуры Саратовской области, затем первым замом. А потом – директором Саратовского театра драмы!
Того самого? Невероятно. А с Табаковым были уже знакомы?
Мы с ним познакомились на могиле Натальи Сухостав, когда я работал в министерстве. Он там стоял, я подошел. Мы поговорили и обменялись телефонами, потом стали общаться по делам, он приезжал в Саратов на гастроли. Помню, как в один из его приездов мы с ним на крытый рынок за арбузами ходили, а когда меня назначили директором саратовской драмы, я вечером же вылетел в Москву, чтобы просить совета, как правильно работать.
И он научил?
Да: рассказал, что думает про театр, а я вернулся и начал действовать. И получилось! Потом Олег Палыч мне предложил стать директором своего колледжа, я переехал в Москву и начал работать там и через полгода в МХТ – в качестве первого зама Табакова. Сыграл в шести спектаклях как актер, три и сейчас в репертуаре. Умудрился сделать четыре постановки, две из которых идут до сих пор. А потом умер Табаков. И я уволился.
Почему?
Понимаете, я думал, он будет всегда. Мы работали сутками, и это было счастье. Хотя порой Олег Палыч был жестким, мы много спорили. А когда его не стало, я просто не знал, что делать. Но вскоре мне позвонил Александр Калягин – еще один большой артист – и позвал в Et Cetera. Мне невероятно везло на общение с великими. Теперь я пытаюсь сам делать то, чему у них научился, и не даю никому о них забыть. В «Современнике» новый сезон мы посвятили памяти Галины Волчек, чье 90-летие отмечали бы в нынешнем декабре. Будут фотовыставки, фильм, спектакль-посвящение, фестиваль студенческих работ «Неформат» и многое другое.
Кто помогает сейчас, когда великие ушли?
Игорь Золотовицкий, ректор школы-студии МХАТ, председатель худсовета «Современника» Влад Ветров и та самая «старая гвардия», наши «восемьдесят плюс» – опытные люди, которые работали бок о бок с основателями. Их разделяла с ними, может быть, пара-тройка лет. И пока живы, они несут это, передают, а ты внимаешь им, пропитываешься духом подлинного театра. У нас вышел спектакль «Кваша: а вдруг?», приуроченный к юбилею великого актера. Ему в феврале было бы 90 лет. Делали для своих, а теперь спектакль вошел в репертуар, потому что настолько все дышит юмором и любовью, что хочется поделиться ими с людьми.
Сегодня удобно делиться с широкой аудиторией чем угодно, если вы, конечно, не чураетесь высоких технологий.
Я уверен, что, если театр не войдет в интернет, то на нем замки повиснут (смеется). Конечно, мы должны быть там – время ведь не стоит на месте! Многие из нас проводят много времени в сети, так почему бы не зайти на страницу «Современника» и не ознакомиться с тем, чем живет театр? Прогресс идет вперед, мы стали ближе друг к другу, рухнула пресловутая четвертая стена. Мы должны чувствовать, что именно людей интересует, что мучает.
В кулуарах полушутя шепчутся о «саратовской мафии» театрального разлива – будто вы диаспору целую в Москве создали. Как прокомментируете?
Это чистая правда, причемтроих я сам позвал! Мы общаемся и делимся советами, веселыми историями, нужными контактами.
А кто из близких остался в Саратове?
Старшая дочь Виктория с мужем и детьми, теща и тетя, обеим за восемьдесят, плюс очень много друзей. Младшая дочка, Ульяна, живет в Москве, она актриса, играет в МХТ. Люди в Саратове добрые, но, когда приезжаешь на гастроли и выходишь на сцену, строго смотрят на тебя независимо от того, под какой ты вывеской: народ разборчив, но открыт! Растопил зал – прием сумасшедший: неважно, знаменит ты или нет.
Вы еще и в колледже имени Леонида Филатова трудитесь. Приложили руку к его созданию?
Нет, он был открыт в Митине лет тридцать назад. Просто однажды Департамент культуры предложил нам с моим замом из колледжа Табакова Василием Жибцовымтуда войти. Нам стало интересно, потому что здесь преподавали прекрасные люди, многие остались с нами. Артисты из МХТ согласились работать со студентами, приехал педагог из Саратова Артем Кузин и набрал курс.
Какие перспективы у выпускников?
Ребята получают у нас средне-специальное образование, но после колледжа успешно поступают в вузы. Пока не могу назвать громких имен – я там недавно, но, думаю, года через три-четыре сообщу, потому что вижу много ярких, талантливых персон. А как иначе? Ведь конкурс – десять человек на место!
А как взращивать режиссерскую смену?
Их тоже лелеем: мне близка идея творческой лаборатории, которую в «Современнике» на моих глазах претворял в жизнь Виктор Рыжаков. Сегодня я сам предлагаю молодым режиссерам начать, как это делал Олег Николаевич, не от материала, а от актеров. Мы предоставляем участникам лаборатории возможность посмотреть спектакли, поговорить с актерами, найти тех, кто заденет за живое, – и уже на них делать заявки. Сейчас в работе семь спектаклей.
Почему именно столько?
По количеству участников лаборатории. Мы не создавали искусственную конкуренцию: нам понравились все заявки. Еще бы – один спектакль по Бунину, второй – по Водолазкину, а еще один – не поверите – по Сэлинджеру: «Над пропастью во ржи»!
Это же очень рискованно!
Не то слово. А еще архисложно, зубы можно сломать, но – безумно интересно! В завещании писателя написано: «Не экранизировать», но про спектакль речи нет. И мы приняли вызов, теперь ждем этого чуда и заявок других режиссеров. Они – бесстрашные, нестандартно мыслящие – наша надежда. Как говаривал Олег Павлович, «не поротое на конюшнях поколение». Театр – дело молодых! А молодым можно быть и в девяносто.